Один раз ко мне спускался Маррик. Встреча запомнилась плохо, как во сне. Он перелез через сваленную в кучу старую якорную цепь и встал рядом, наклонился, рассматривая меня.

— Подумать только, — сказал он, покачав головой. — А мы-то думали, что нам с тобой повезло. Надо было с самого начала бросить тебя за борт. Меньше беспокойства. По-моему, тебе нечего нам больше сказать.

Я не ответил.

Он издал тихое странное хрюканье, походившее на смех, и вышел. Измученный, я заснул. Когда проснулся, обнаружил, что с меня сняли мокрую одежду и завернули в сухие одеяла. У изголовья стоял кувшин с водой и лежал ломоть ячменного хлеба.

Есть я совершенно не мог. На закате в один из дней вдали показался Дикий берег. Мы бросили якорь в спокойных водах Морбихана, который люди еще называют Малым морем.

КНИГА ВТОРАЯ.

СОКОЛ

Первое, что я помню после тяжелого изнуряющего сна, — это пробуждение от раздававшихся прямо над моей головой голосов.

— Ладно, пусть так, если ты веришь ему. Но ты действительно думаешь, что даже внебрачный принц может быть в таких одеждах? Все промокшее, нет даже позолоченной пряжки на поясе, а взгляни на его туфли. Я согласен с тобой, что плащ хороший, но он изношен. Более вероятна первая история: он просто раб, сбежавший от своего хозяина и прихвативший его вещи.

Это был голос Ханно, разговаривали на британском. К счастью я лежал спиной к ним, свернувшись под грудой одеял. Поэтому мне было нетрудно делать вид, что я сплю. Я не шевелился и даже старался не дышать.

— Нет, это в самом деле внебрачный принц; я видел его в городе. И узнал бы его раньше, если бы была возможность его рассмотреть.

А это говорил Маррик.

— В любом случае вряд ли имеет значение, кем он был, раб или побочный принц, но он посвящен в дела дворца, и Амброзиус захочет его послушать. А он сообразительный парень. Да, да, он именно тот, за кого он себя выдает. Судя по его разговору, не скажешь, что он воспитывался на кухонных задворках.

— Да, но... — От изменившегося голоса Ханно у меня натянулась кожа на костях. Я замер.

— Да, но что?

Проныра еще больше понизил свой голос:

— Может быть, заставить его сначала нам все выложить... Я хочу сказать, что давай-ка прикинем, как это сделать. Все, что он нам сообщил о намерениях короля Камлака... Если мы сами заполучим все эти сведения и сообщим о них, то нас ждут туго набитые кошельки, согласен?

В ответ Маррик проворчал:

— А когда он попадет на берег и проболтается кому-нибудь? Дойдет до Амброзиуса. Мимо него никогда ничего не проходит.

— Ты что, простачком прикидываешься? — последовал язвительный вопрос.

Мне оставалось одно — не шевелиться. Лопатки впились в натянутую на спине кожу.

— Да не такой уж я простак. Соображаю, куда ты клонишь. Но не представляю, что это возможно.

— Никто в Маридунуме не знает, куда он ушел, — заговорил Ханно быстрым и нетерпеливым шепотом. — Что касается тех, кто видел его при посадке на судно, то они подумают, что мы увезли его с собой. На самом же деле мы сейчас заберем его с собой, а по дороге в город...

Я услышал, что Ханно судорожно проглотил слюну.

— Еще до выхода в море я говорил тебе: бессмысленно тратиться на его проезд, — продолжал Ханно. Затем раздался резкий голос Маррика:

— Если мы собирались от него избавиться, то, конечно, было бы лучше вообще не тратить деньги на его провоз. Но пораскинь немножко мозгами: мы получим деньги в любом случае и, может быть, приличный куш сверх того.

— Как это ты себе представляешь?

— Ну, если у парнишки есть что сказать, то Амброзиус оплатит его провоз, можешь не сомневаться. Затем, если окажется, что мальчик побочный принц, а я в этом не сомневаюсь, то и тут мы получим сверху. Сыновья или внуки королей — из них всегда можно извлечь пользу, и кому, как не Амброзиусу, об этом знать.

— Амброзиус должен знать, что невыгодно держать парня в качестве заложника, — пробурчал угрюмо Ханно.

— А если он все-таки не пригодится Амброзиусу, то мы оставим его у себя, продадим и поделим выручку. Вот давай так и сделаем. Живой он еще чего-то стоит, мертвый — ничего, и тогда плакали бы наши денежки, потраченные на его провоз.

Я почувствовал довольно-таки жесткие тычки Ханно ногой.

— На данный момент он вообще ничего не стоит. Таких дохлых я еще ни разу не видел. У него, должно быть, девчачий желудок. Вы думаете, что он способен передвигаться?

— Сейчас посмотрим, — сказал Маррик и потряс меня. — Послушай, парень, подымайся.

Я застонал и медленно перевернулся, показав им, как и предполагал, свое несчастное бледное лицо.

— Что это? Мы на месте? — спросил я на уэльском.

— Да, мы на месте. Давай-ка вставай, мы собираемся на берег.

Я застонал опять, но на сей раз сильнее и схватился за живот.

— О боже. Нет, оставьте меня.

— Черпак морской воды, — предложил Ханно.

Маррик выпрямился.

— Время прижимает. — Он опять заговорил на британском. — Судя по всему, нам придется его нести.

— Нет, нам придется оставить его: мы должны идти прямо к графу. Не забывай, что вечером встреча. Он уже знает, что судно пришвартовалось, и рассчитывает увидеть нас перед своим отъездом. Нам лучше прямо сообщить ему, иначе могут быть неприятности. Парнишку мы оставим пока здесь. Закроем его и скажем, кто останется охранять, чтоб не спускал с него глаз. А назад мы сможем вернуться еще до полуночи.

— Сможем, думаешь? — угрюмо спросил Ханно.

— У меня есть то, что не будет ждать.

— Амброзиус тоже не будет ждать. Поэтому, если хочешь получить деньги, тебе лучше пойти. Разгрузка судна наполовину уже закончена. Кто останется охранять?

Ханно сказал что-то, но скрип тяжелой двери, закрывшейся за ними, и глухой стук задвигаемых засовов заглушили ответ. Слышно было, как в засовы вставляют клинья. Затем звук их голосов и шагов затерялся в шуме разгрузки. Работа шла полным ходом; скрип воротов, крики людей, скрежет разматывающихся тросов, глухой звук от перетаскиваемых на пристань тяжелых грузов.

Я откинул одеяла и сел. После того, как прекратилась эта ужасная качка, я опять почувствовал себя нормально — даже хорошо. Ощущения какой-то легкости и очищения вызывали во мне необычное состояние: я почувствовал себя здоровым и полным сил. Я встал на колени и оглядел себя.

На пристани горели фонари, свет их проникал через маленький квадратный бортовой иллюминатор. Я увидел кувшин с широким горлом и большой кусок ячменного хлеба. Откупорив кувшин, осторожно попробовал воду. Отдавало плесенью, известняком, но пить можно было, от воды у меня пропал металлический привкус во рту. Хлеб был как кремень, но я держал его в воде до тех пор, пока он не стал разламываться на кусочки. Затем я поднялся и подтянулся к окошку.

Для этого мне пришлось добраться до подоконника, подтянуться на руках, опереться ногой на выступ одной из распорок перегородки. Я и ранее предполагал, что моя тюрьма находится на носу судна, а сейчас убедился в этом. Судно было пришвартовано к каменной пристани, где на столбах висела пара фонарей, при свете которых около двадцати воинов сгружали тюки и полные упаковочные клети. Дальше за пристанью выстроился ряд капитальных сооружений — вероятно склады.

Создавалось впечатление, будто товары отправляли еще куда-то. У фонарных столбов ожидали повозки с привязанными мулами. Воины были в форме и вооружены. За разгрузкой наблюдал офицер. Судно стояло среди других кораблей и близко к пристани, где находились сходни. Носовой канат располагался от перил до пристани прямо над моей головой. Между мною и берегом было примерно пятнадцать футов. Канат убегал вниз в спокойную темень ночи, дальше шла густая темнота складских сооружений. Но я решил, что мне придется подождать, пока не закончится разгрузка, а повозки и с ними, вероятно, воины не уйдут. У меня еще оставалась надежда на побег, учитывая, что на борту будет всего лишь один часовой и, возможно, на пристани уберут фонари.